Итак, едет себе Глинка с армией, вертит головой по сторонам, не пугается, а впитывает – как-никак русский офицер, а не кисейная барышня. Покуда война идет на русской земле, всё внимание в его письмах сосредоточено на военной стороне жизни. Это позже, уже в европах, он будет сам дивиться на жизнь заграничную да читателей своих удивлять. А когда у тебя на глазах сгорает Смоленск, враги вытаптывают русскую землю, народ всею массой снимается с места и караваном странствующим движется в сторону Москвы, как-то не до красот природы.
Поденная запись его впечатлений начинается как раз со Смоленска. Тут надо вспомнить, что сам Глинка смоленский помещик. Соответственно, горит его малая родина, сгорает и его средство к существованию – поместье. В ранге простого вояжера он мало что может рассказать о, собственно, боевых делах. Зато много рассуждает о людях вокруг, об отечественном характере войны.
Пожалуй, Федор Николаевич слегка идеализирует соотечественников. Любой самоотверженный или просто храбрый поступок вызывает у него бурю восторгов и обобщений: дескать, вот он каков, наш народ! Э, да разве можно так легко обобщать? Да если народ у нас таков, откуда же берутся мироеды, живоглоты и эгоисты, погоняющие повозки с барахлом мимо уныло бредущих по дороге женщин, детей и стариков? Впрочем, и живоглотам от автора достается немало стыдящих слов. Не скрывает Федор Николаевич правды от своего адресата, коим по факту является вся тогдашняя грамотная Россия.
Восторги Глинки по отношению к Кутузову, прибывшему к армии в Царево Займище, оставим за скобками. Очень уж склонен Федор Николаевич любую свою эмоцию доводить до крайности и украшать текст восклицательными знаками. О Бородинском сражении в этих записках тоже мало чего говорится. Но это и ожидаемо: в конце концов, самому важному сражению всей войны он посвятил отдельную книжку, о которой мы уже говорили.
Оставление Москвы не могло не подействовать угнетающе на такого ярого патриота как Глинка. Но в тексте не ощущается какой-то большой удрученности. То ли он и вправду был оптимистом изрядным, то ли текст писался уже после освобождения столицы, то есть тут играет свою роль эффект послезнания – не ведаю. Но слова о Минине и Пожарском, непоколебимая уверенность в освобождении так и брызжут из-под пера. И по этой причине Глинку, пожалуй, не запишешь в списко самых что ни на есть среднестатистических россиян. Хотя как знать.



А вот с осени 1812 года начинаются самые яркие и запоминающиеся главы, наиболее часто цитируемые ныне в историографии строки. Глинка поступает на службу, в авангард Милорадовича и участвует в преследовании отступающей армии французов. О, вот тут масса картинок позорнейшего упадка врага, потери им человеческого облика. И масса насмешек над этими почитавшимися всем дворянством французами, коих с такой энергией и неразборчивостью запрашивали в учителя своим детям.
Насмотрелся Глинка на этих «учителей», выскребающих из черепов мозг своих товарищей или пожирающих их мягкие, но плохо прожаренные части тел. Есть подозрение, что слегка преувеличивает Федор Николаевич в своем обличительном ехидстве. Но как знать? Как спорить? Ведь меня там не было, а он был. Он ночевал на лавке поверх пожирающих друг друга французов, он выманивал их куском хлеба из печки, он забирал их в плен десятками и сотнями, оборванных, потерявших разум от холода и голода, жалких и ничтожных. И спешил донести живые картинки этих «учителей» до их «учеников» и потенциальных нанимателей. Патриотизм Глинки в этих главах предстает наиболее ярко. Вот уж кто не был «гражданином мира» или записным любителем всего иностранного, так это он.
Впрочем, не являлся Глинка и слепым критиклом, отвергающем всё западное. В главах, посвященных уже заграничному походу он много удивляется на порядок в немецких землях, активно нахваливает его. Прямо-таки сквозит: вот бы нам такое завести у себя. Тут внешняя сторона заграничной жизни слегка заслоняет собой ее внутреннюю сущность. Не всё объективно подмечает русский офицер, удивленный необычным. Зато спешит рассказать как можно больше об увиденном своему адресату.
Именно в этих главах и выходит на первое место «тревел райтер», а военный корреспондент отходит в тень. Непосредственные военные впечатления уступают место зарисовкам с натуры, рассказам о видах и местностях, о музеях и дворцах. Ей-богу, тут можно (да и нужно) пролистывать здоровенные куски текста, не несущие никакой любопытной информации сегодняшнему читателю.
Главное, не пролистнуть те места, где оживает офицер, а не наблюдатель, где Глинка, как будто одумавшись, спешит рассказать о боевых делах и походах. Впрочем, большая часть этих рассказов уже идет не с натуры. В большей части описанных боев 1813-1814 гг Федор Николаевич уже не участвовал. Хотя добросовестно доводит свою историю до взятия Парижа.
Такие вот они, «Письма русского офицера» Федора Глинки. Надо ли их читать в обязательном порядке? Однозначно нет. Есть ли в них что-то любопытное? Однозначно да. Так что прочитать при наличии здоровой доли любопытства и некоторого количества свободного времени вполне можно. Хотя бы выборочно, уделяя внимание лишь военным кусочкам текста.