Но назад к сомюрским кадетам «Последней бригады». Бригада здесь - это не воинское соединение из нескольких батальонов со средствами усиления. Бригада в военной школе это примерно взвод кадетов с лейтенантом-преподавателем во главе.
Начинается всё более-менее радужно. Идёт «странная война», молодежь направляется в военную школу, парней беспокоит, что так, пожалуй, скоро замирятся, и они не успеют повоевать с бошами. Еще нет озлобления против врага, на дворе 1940-й. О массовых казнях и лагерях смерти ничего неизвестно. Да и нацисты еще не развернули всю мощь своего террора. К ним относятся как к благородному противнику, которого надо побить по всем правилам войны.
Отдельная трагедия для будущих офицеров - сокращение квоты на кавалерийский выпуск. Сомюр - школа кавалерийских традиций. Туда идут избранные, аристократия, а им объявляют: в мотопехоту! Фи, какая гадость - нюхать выхлопы вместо того, чтобы лихо давать шпоры. Вот пока какие проблемы одолевают кадетов. В остальном они пока еще дурачатся, бегают по девкам, тайком таскают спиртное и безумно завидуют своим лейтенантам, кажущимся им такими взрослыми и осанистыми. Но если задуматься, то лейтенанты сами еще мальчишки, лишь несколькими годами старше своих подопечных. Они, бывает, тоже гогочут как сопляки и дурачатся.

И всё это обычное школярство встряхивает немецкий прорыв к Сене. Новости с майского фронта подаются порционно, дозировано. Масштаб катастрофы еще далеко непонятен. Напротив, в школе нарастает беспокойство - началось настоящее дело, а они прозябают тут, в тылу. Как же там без них? А вдруг всё кончится?
Но оно не кончается. Фронт рушится, англичане и часть французских войск заперты в Дюнкерке, правительство бежит из Парижа. Патриотизма нет, за политическими дрязгами никому нет никакого дела до страны. Ну, мол, продули разок - бывает. В 1871-ом тоже продули и ничего. Нет понимания, что идет война на истребление, речь идет о самом существовании Франции. Кадетскую молодежь тоже занимает лишь вопрос чести: как так, сдать без выстрела?
Наконец, немцы выходят к Луаре. В школу поступает приказ - выступить на защиту переправ. Ни тяжелого вооружения, ни техники. Только карабины, пулеметы в мизерном количестве и старенький броневик. Вот тут, прямо скажем, отдавшие приказ совершают преступление. Не собираясь защищать страну, напротив, готовясь капитулировать, они бросают слабо вооруженную молодежь под колеса германской военной машины, которую не смогла остановить кадровая армия. В гибели подольских курсантов был смысл. В гибели кадетов сомюрской школы смысла нет.
Но парни, несмотря на первый ужас при столкновении с реальностью, довольно храбро вступают в бой. И даже удерживают немцев какое-то время на почтительном расстоянии. Далее, конечно, следует финал, тешащий тщеславие французского читателя, но по факту мы можем сказать: мальчишки погибли ни за что.

Цитата:

Они наводили дуло пулемета туда, где показывались немцы, и мысли Монсиньяка словно подверглись анестезии: пули свистели вокруг него, а ему было все равно. Он чувствовал себя здесь абсолютно чужим.
Вдруг Бебе оторвался от пулемета и, громко застонав, дважды перевернулся. Его лицо сделалось зеленым, как трава или водоросли в ручье: пуля попала ему в печень.
Враг продолжал стрелять.
Какую-то долю секунды Монсиньяк выбирал между корчащимся на траве телом и черным, еще горячим пулеметом.
И, поскольку лицо, которое бенедиктинец знал розовым, вдруг позеленело, все его видение мира резко изменилось. Он и не помышлял взвалить товарища на спину и унести с поля боя. Он выбрал смерть врага и бросился к пулемету.
Дрожь гашетки при первом выстреле доставила ему такую радость, словно после долгого одиночества он обрел нового друга. Вражеские пули били по деревьям вокруг Монсиньяка, во все стороны летели щепки и кора, но ему не было страшно. Пулемет трясся как сумасшедший, и все силы уходили на то, чтобы плечом и руками унять эту дрожь.
Какой-то немецкий солдатик, воспользовавшись передышкой, скользнул в камыши. Через прицел Монсиньяк увидел ползущего с поднятой головой солдата: белобрысого, совсем мальчишку. Вид у него был вовсе не злобный, ему просто очень хотелось прийти первым.
«Ну, погоди, ты у меня сейчас позеленеешь!» — подумал Монсиньяк. Он дал короткую очередь, не более четырех выстрелов, и голова парня больше не поднялась.
Монсиньяк вошел во вкус греха — он менял обоймы, стараясь беречь боеприпасы, и выбивал из просвета одного немца за другим.
Сколько времени он стрелял? Пять минут, может, восемь… Он не знал. Сейчас в его жизни не было другой цели — только убирать вражеские головы из тростника. И когда Монсиньяк услышал крики позади себя и его поддержали выстрелами, ему понадобилось время, чтобы вспомнить, что за ним бригада.

(Цитируется по: "Последняя бригада"- Морис Дрюон)